– Видел парочку.

– Ты точно всё про них знаешь?

Он опять пожал плечами и рассмеялся, я встала и решительно указала на выход:

– Спать иди, фантазёр. Пусть тебе приснится Йода-мастер, и расскажет про тёмную сторону силы. Говорят, там есть печеньки.

– У нас тоже есть печеньки, – вздохнул ВэВэ, я строго подняла палец:

– Но это ещё не значит, что мы – тёмная сторона. Ощути разницу. И иди спать. Я тоже с тобой пойду.

– Пойдём, – он встал, положил ладонь мне на плечо и повёл в спальню. Я разделась раньше него, забралась под одеяло, он выключил свет и лёг рядом, обнял меня, без намёков, просто приятно. Я обняла его сильнее, стала гладить по спине, потом по другим интересным местам, места становились всё интереснее, пока он не спросил наполовину шутливым, наполовину предостерегающим тоном:

– Это что за поползновения?

Я изобразила обнаглевший голос, не видящий ничего плохого в своём поведении:

– Обычные поползновения, как их... Поползновениус вульгарис!

– Как интересно. И к чему они могут привести?

– О, к страшным вещам.

– Например?

– Например, ты не выспишься.

Он вздохнул:

– Судьба у меня такая, не высыпаться. Снимай, – он подёргал меня за бретельку, изобразил суровый тон: – И на будущее запомни, в этой кровати дресс-код.

– Какой?

– Голый.

– Вообще?

– Абсолютно.

– А школьная форма?

– На столе пусть лежит, прямо на моих рисунках.

– А деловой костюм?

– На диване в кабинете, будет очень атмосферно.

– Хорошо, завтра принесу, положу.

– Буду ждать, – он проверил, что я соблюдаю дресс-код, остался доволен, я уточнила:

– Или лучше фоточки?

– Лучше сразу всё. Фоточки я и сам могу сделать. Я, кстати, думаю студию купить. А то чего мы её арендуем постоянно, это уже не выгодно.

Я обняла его за шею с некоторой долей желания придушить, и прошептала:

– Васенька, радость моя...

– Что?

– Выключи бизнес-мышление.

Он рассмеялся и вздохнул:

– Ладно.

– Кстати, Алекс, который с розовыми волосами, недавно мне плакался, что в долги влез, и студию свою думает продать. Она к нам расположена удобно, и Миша там оборудование хвалил.

ВэВэ рассмеялся и слегка прикусил моё ухо, отпустил и прошептал:

– Анечка, радость моя... Своё бизнес-мышление выключить не хочешь?

Я рассмеялась и шмыгнула носом, как будто мне стыдно:

– Я просто забуду потом, если сейчас не скажу. Всё, я молчу.

Он опять рассмеялся и поцеловал меня в нос, заявил, как факт:

– Из отпуска выйдешь менеджером.

Я нервно улыбнулась:

– Все будут думать, что я эту должность... скажем так, нацеловала.

– А ты умеешь? – изобразил заинтригованность он, я его укусила за ухо, он рассмеялся, я фыркнула:

– Очень смешно.

– Расслабься, я шучу. Судя по твоим успехам в работе, это я должен тебя облизать с головы до ног, чтобы ты не ушла к конкурентам.

Я изобразила заинтригованный восторг:

– А ты умеешь?!

Он мурлыкнул мне на ухо:

– А ты ещё не поняла?

Было жутко щекотно, как будто он тоже нашёл на моей шее правильное место, вызывающее визг и убегание, от этого вставали дыбом все волосы абсолютно везде, даже там, где их никогда не было. Он провёл пальцем по моей шее, вызывая новые волны внутреннего визга, и прошептал на ухо:

– Если не поняла, я объясню ещё раз, мне не сложно. Я вообще по жизни терпеливый, могу объяснять столько раз, сколько надо.

– Очень щекотно, – предостерегающе сказала, – очень-очень.

Он изобразил суровость:

– Будь серьёзнее, ты почти замдиректора.

– Я в отпуске.

– Себе, что ли, отпуск взять? Надо об этом подумать. Ты любишь думать?

– Я люблю думать.

– Мне тоже нравится. Подумаем вместе?

– Отличный план.

Отступление первое, великое

Великий Василий Оксанович приехал домой. Остановил машину у подъезда, заглушил двигатель, выключил фары, потёр уставшие глаза. Посмотрел на своё окно – светится.

"Странная такая штука. Но приятная."

Рядом с окном был балкон, на верёвке висело что-то большое, что он сначала принял за флаг Греции, потом рассмотрел, что это платье, и рассмеялся. Стал фантазировать, как она будет в платье, как без платья. Это совершенно не вступало в диссонанс, хорошо было везде.

Он так вымотался за день, что хотелось доползти до кровати, даже не разуваясь, сбросить ботинки вместе со штанами, упасть лицом вниз и умереть до утра, но показывать свою убитую физиономию Анечке не хотелось, поэтому он дал себе пять минут, чтобы собраться и изобразить бодрость. Включил музыку, но сразу выключил – не вставляло. Достал телефон и убрал – не хотелось отвлекаться. Он вроде бы ничего не делал, но хотелось продолжить это ещё немного, просто побыть в этом ощущении. Оно было очень слабым, едва угадывалось, но всё же давало уверенность, что это очень важно, потому что это начало чего-то великого, как первый росток дерева, которое проживёт тысячу лет, меняя под себя рельеф и формируя экосистему.

"Странная штука. Мелочь, вроде бы. Но нет."

Было странное чувство, как будто внутри всегда горит свет, или как будто в кармане котёнок, во внутреннем, спит – никто его не видит, никто о нём не знает, но он там. Крохотный, тёплый, хрупкий, полностью зависимый, логично испуганный и нелогично надеющийся на заботу. Её было совершенно не жалко. Котёнок считал раем такой мизер, а взамен давал так много, что это было несопоставимо, и хотелось с радостью давать ещё больше, и ещё, и ещё. Эта радость расцветала внутри как цветок, который выглядел маленьким и невзрачным, пока не раскрылся, а потом из центра наружу отгибались всё новые и новые лепестки, превращая серый бутон в феерию красок.

От этой силы становилось страшно. Это ничего общего не имело с тем желанием впечатлить, которое одолевало его рядом с Роксаной, тогда он считал деньги и считал себя очень крутым, был готов тратить миллионы, но взамен хотел видеть определённый список пунктов, которые она была ему должна. А сейчас никаких списков не было, и богачом он себя не ощущал, и тратил как будто бы что-то такое, что давно копилось внутри, и что было легко отдавать, зная, что оно не просто растратится и исчезнет, а вложится во что-то долгосрочное, и обязательно отобьётся в тысячекратном размере.

"Или не отобьётся. Если не отобьётся, то что?"

Просчитывать варианты не было ни малейшего желания, у него был один, самый лучший, и остальные были не интересны. И была уверенность, которая опиралась на что-то, что было надёжнее любых гарантий, потому что он не видел этому края, оно уходило куда-то за грани осознаваемой вселенной, и состояло из чего-то прекрасного и цельного, без малейших примесей сомнений. Этому не находилось названия, но это было очень важно, и он ощущал себя просветлённым и избранным из-за того, что узнал и понял эту штуку, а весь остальной мир, который ещё не понял, хотелось считать глупым и ценящим совсем не то.

"Как это называется?"

Вопросы растворялись в сиянии и исчезали, ответов не было, он как будто отдавал вопросы, чтобы больше не беспокоиться о них, и получал освобождение, этого было достаточно.

"Надо подумать над этим... Или не надо?"

Зачем думать о том, что уже решено, было не понятно, но он к пониманию и не стремился, он просто избавлялся от вопросов, чтобы не носить их в себе.

"Надо купить цветы... Или нет?

А любит ли она цветы?

Что она вообще любит?"

Он ничего о ней не знал, и это приводило в ещё большее изумление, не понимание, как это вообще получилось, так быстро и так удачно сложилось, с первой попытки и сразу в дамки.

"Теперь главное всё не испортить. Как всё не испортить?"